Ветер закатился спать за облака,
тянется ночная смена.
Я смотрю на шпиндель грязного станка,
хочется уснуть мгновенно...
Эти слова из гимна студентов Горного института сами собой всплывают в моей голове, хотя, по правде говоря, станки у нас совсем не грязные - делавшие их китайские товарищи все закрыли красивыми кожухами, так что ночная смена тянется в блеске трех рядов мощных люминесцентных ламп под потолком новенького литейного цеха, отделанного по евростандарту.
Да и засмотреться на шпиндель при всем желании не получится. Наше мудрое американское руководство рационально использует мою рабсилу, так что поворачиваться надо быстро, маятниковыми движениями перешагивая туда-сюда между двумя станками: пока в одном захлопнулась пресс-форма, в другом уже открывается блестящий металлический зев машины и на пуансоне повисает готовая, еще горячая, деталь.
Я узнаю об этом по хлопку или щелчку, или просто какому-то трудно описуемому звуку за спиной, на который в результате последовательной дрессировки настроено ухо рабочего. Мы с этими двумя станками составляем словно единый организм. Они называются полуавтоматами, а я оператором, но в итоге получается один сложный автомат из человека и двух машин, причем я чувствую себя в положении героя фэнтези, где цивилизация уже подписала себе смертный приговор безграничным техногенным ростом, и машины постепенно прибрали людей к рукам. Я должен успеть сделать доведенные до автоматизма движения, в результате которых одна блестящая теплая деталюшка окажется в картонной коробке, поворот и два шага к соседней машине за те 40-50 секунд, которые идет процесс набора дозы, впрыска в форму и застывания. "Не думай о секундах свысока...", это для нас так же актуально, как и для знаменитого Штирлица. Если я промедлю, станок, конечно, постоит некоторое время, но потом включится автоматика и цех огласит неприятный прерывистый звук, на который прибежит заспанный наладчик Леша. Леша единственный некрещеный, и только оттого, что не понимает, как это люди крестятся, а храм не ходят. Вот его жена, например. Он мне этим нравится. Я тоже не понимаю про “веру в душе”. Это как фига в кармане. Леша смотрит на меня и тоже чего-то не понимает, хотя я вроде бы хожу в храм. В частности, он не поймет меня, если причина остановки только в том, что мне стало невмоготу быть маятником-полуавтоматом, прыгающим от станка к станку. Другое дело, если кончится материал или сломается что-то в станке, это значит - у меня будет отдых, а у него работа. Такой закон у этих техногенных джунглей - твой отдых - моя работа и наоборот.
Да и мне совестно будить Алексея. Нашей бригаде просто везет, что он попадает с нами на ночные смены. Правильнее сказать, мне надо благодарить Бога, что в нашу бригаду начальник цеха перевел сразу двух жен - Света жена наладчика, а Валя жена помощника наладчика, и это сильно сказывается на качестве отношений. В дневную смену мы попадаем к другому наладчику и можем почувствовать разницу. Здесь каждая мелочь идет в учет: захочет ли наладчик с помощником на пятнадцать минут встать на место двух из пяти членов бригады по очереди, чтобы дать нам попить чай или нет, поднесет ли коробку с упаковкой, остановит ли хоть пару станков на полчаса на обед... За 12 часов, которые мы проживаем здесь, мы начинаем очень ценить эти и многие другие мелочи жизни. Точнее, здесь Господь доходчиво объясняет человеку, что в жизни нет мелочей.
Когда меня перевели в литейку, многие сочувственно качали головой - да, не повезло парню. Спасибо, что не уволили. Когда наш прежний химический участок закрывали, народ рассовывали кого куда. Кого-то и совсем в никуда. Так что первые смены я осваивал сразу и новое производство, и непрерывную молитву. Кроме трудностей с темпом работы и необходимостью аккуратных и точных движений, сразу навалилась масса искушений с женщинами плюс пристальное внимание как к верующему. И укрыться тут негде, и сил притворяться за 12 часов не останется, их вообще не оставалось поначалу ни на что, кроме еды и сна. Тем более, что ехать на работу в этот пригород надо полтора часа в один конец - и столько же обратно. Бывалых женщин, многие из которых 11 лет назад начинали с нынешним хозяином с полукустарного производства в 60 км от города, этим не напугать. Тут естественный отбор происходит быстро. Остаются те, кому некуда больше идти.
Мужчин в бригадах нет. Меня тоже не хотели брать, пока ребята с нашего бывшего участка не объяснили популярно начальнику цеха, что человек на самом деле верующий и женщин ему не испортит. Мне впоследствии пришлось в тяжелой борьбе доказывать это. Но и помимо забот о моральной устойчивости есть чисто физиологический аргумент в пользу выгодности тяжелого женского труда. Женщина гораздо выносливее мужчины, правда, за счет полного вытряхивания из нее всего женского. Сердце сжимается, когда видишь, как они снуют в мужских комбинезонах, засыпая на ходу - ведь днем надо и дом вести, и детьми заниматься, и мало кто высыпается вдоволь. Да и разве отоспишься при нашем графике с чередованием смен через день: день 12 часов, назавтра ночь 12 часов и так по кругу. Они смирились со всем, нашли единственный способ меняться по очереди, переходя через каждые час и десять минут на другую пару станков. Иначе эти китайские станки станут современным вариантом китайской казни.
И вот команда людей борется с командой станков. Под гул вентиляции и стон металла, изо дня в день люди пытаются остаться людьми, а их пытаются сделать просто придатками машин. Иногда нас посещают хорошо одетые люди из офиса, неспешно прогуливающиеся по цеху, они забираются вместе с начальником на верхнюю площадку, словно на капитанский мостик, и задумчиво смотрят, как между станками внизу прыгают женщины. Женщины тоже посматривают на них с тихой ненавистью. У меня нет никакой личной неприязни к людям наверху. В конце концов, я мог бы быть одним из них, сам же выбрал другое. Рисовались вполне радужные перспективы, когда меня пригласил на завод после настойчивых отцовских просьб один из его бывших подчиненных. Когда-то, когда мы открыли малое предприятие, этот человек приходил ко мне в офис простым подрядником, просто получать заработанные деньги.
Теперь мы поменялись ролями. Мне предлагается на выбор несколько руководящих должностей. Иду брать благословение духовника, и о. Александр спрашивает как всегда прямо и просто: а ты уверен, что сможешь, у тебя есть положительный опыт такой работы? Увы, в малом бизнесе времен перестройки и перестрелки нас учили только делать деньги из воздуха. Работать мне еще предстоит научиться. Выбор между офисом и цехом сделан, остается главное – принять последствия…
Да, эта жизнь всего лишь набор уроков. Когда я освоюсь в бригаде, мне придется часто отвечать на вопросы типа: а за что Бог нас так наказал. Изобретая варианты ответов, я дошел до очень простого решения. Однажды я ответил одной сотруднице, что Он нас любит больше всех прочих: мы ведь целых 12 часов - НЕ ГРЕШИМ! Трудно согрешить с термопластавтоматом. Хотя остается грех мысли, а они, судя по бывающим время от времени истерикам, очень темные. Эту работу могли бы оценить монахи Макария Великого, которые за послушание переносили в корзинах песок по пустыне. Но здесь не монахи, а вполне грешные женщины, почти все курящие, почти все абортницы, жизнью тертые, битые и нецерковные. Здесь часто вспоминается ненавистная школа, когда ученики ждут перемены, последнего урока, каникул, с которых чуть не плача возвращаются в классы. Окончание смены мои сотрудницы предвкушают заранее, на последний переход между машинами они несут свои сумочки и нехитрые пожитки прямо к станкам, чтобы целый час видеть - скоро избавление, скоро домой, скоро свобода.
Но оживление этого "второго дыхания" будет позже, часов в шесть-семь утра. А сейчас самое тяжелое время, между тремя и пятью. У всех осоловелые лица, улыбки почти не видны, даже переброситься парой слов лень. Сегодня включены все станки, и усталость накапливается быстрее. Иногда бывают передышки, и тогда каждый из нас по очереди "на ходьбе" - делает коробки, следит за автоматами, штампующими мелкие детали, подменяет того, кому надо в туалет или покурить. Кому выпадает последний час смены “на ходьбу”, тот убирает цех. Сан Саныч, начальник цеха, поутру придирчиво осматривает цех, словно боцман палубу. Он дотошный и работящий, не погнушается сам оттащить поддон или прихватить по пути пустую коробку из-под упаковки. Жесткий к нам, он отстаивает перед начальством наши надбавки и премии, и пользуется молчаливой поддержкой в цеху. Хотя сделать для нас он может очень немного. На дневной смене при нем сильно не расслабишься. Саныч не любит сидящих без дела. А ночью хорошо “на ходьбе”. Можно попить чай, можно просто полежать на ватниках на лавке - это такое блаженство. Недолгое, но оттого еще более желанное. Однако сегодня, увы, цех работает на полную мощность.
Шпок... Справа открывается блестящий зев машины. Я снимаю зеленую воронку, макетным ножом соскребаю облой, отрезаю литник, ставлю в коробку. В ней еще много пустого места, надо успеть написать и прилепить ярлычок со своей фамилией: будет брак, проще разбираться. Господи, как жаль. что я уже не новичок и мне не дают отдохнуть. За первые две недели в цехе я получил уроков милосердия больше, чем за шесть лет хождения в больницу с приходскими сестрами милосердия. У этих простых баб нет красных крестов на косынках, а милосердие есть. Когда ты уже готов упасть от усталости, вдруг чей-то голос говорит: иди отдохни пять минут. И ты глотаешь воздух, присев у стены, с теплотой и нежностью думая о настоящей сестре милосердия, которая даже не знает такого слова.
Тсс... Щелк. Это уже за спиной ожила машина, делающая крышку. С крышкой посложнее, надо успеть откусить кусачками литник, пока горячая пластмасса не затвердеет, аккуратно снять облой ножом, вставить в крышку носик, взять и раскрыть пакет, вложить туда собранную крышку и сунуть в прокладках в коробку. У меня всегда теряется время на пакете. Пальцы становятся сухими и проскальзывают. И совсем не остается паузы на отдых.
Шпок... Снова разворот, шаг и размашистое движение дверью машины. Сотни этих движений становятся привычными, и словно возникает какое-то пространство ритма, внутри которого ты проживаешь половину суток. В принципе можно настроиться и жить внутри этих незамысловатых движений. Можно научиться экономить силы и даже присесть секунд на пять-десять. Можно посмотреть в окно, если день. Там беззвучно качаются ветви берез, то покрытые снегом, то покрытые листьями. Время в нашем темпе жизни так быстро летит, что картинка сменяется часто. Но сейчас за окнами тьма.
Тсс... Щелк. Иду, иду. Станок неумолимо и педантично подбадривает меня. Он железный, ему что. В начале смены мне надо успеть написать заготовки ярлычков и фломастером провести черту того цвета, который мы делаем сегодня. Приходится работать вдвое быстрее, я обгоняю станки и успеваю, сил в начале смены еще много. Но за поражение на короткой дистанции станок берет реванш на марафоне.
Шпок... Уже воронка приехала. Подскакиваю, дергаю дверь станка. У этого она тяжелее идет, больше сил надо тратить. А сил-то, кажется. уже и нет. Так что налегаю корпусом. Пытаюсь понять, нет ли дефектов, но глаз так “замылился” от блеска ламп, отраженных в металле станка и зеленой блестящей пластмассе детали, что я с грустью думаю, вряд ли увижу, если будет брак. На следующей смене бригадир Ирина мне выскажет все по этому поводу, когда ей все выскажет Саныч, а ему нажалуется сборка. Женщины со сборки уже поняли, что на новичка что-то можно списать, и периодически я выслушиваю нотации по поводу недолитых кувшинов, не в силах ничего возразить. Мне кажется, что под этим предлогом их просто воруют, но доказать ничего нельзя и разбираться некому и некогда.
Тсс... Щелк. О чем бы подумать? Молиться я уже не могу, слова вытвержены до протертости, а смысл ускользает. Если бы эта зеленая крышка была хотя бы сотой, я бы полюбовался ее цветом и подумал бы, что похож на волшебника изумрудного города. Нет, шутить тоже не выходит, отчего-то горько в душе. И тоскливо. Конечно, я заслужил это унижение. Мужик на женской работе. Бывший универсант - в операторах. Конечно, я сам говорил, дай мне, Господи, прежде конца покаяние. Ну вот, прими. С детства от тебя ждали чего-то великого, потом ты сам стал о себе думать всякую чушь, и теперь так трудно протрезветь и занять, как говорят в авиации, “свой эшелон” в жизни, научиться просто делать хорошо простые вещи. Хочется мыслить и философствовать, а надо помнить сколько ярлычков написать на этот тип крышки, сколько коробок в смену склеить, не забыть сбросить счетчик в начале смены, а в конце правильно сосчитать коробки на склад. Не забыть на пять минут пораньше сменить Ирину, чтобы ей покурить успеть. И рассчитать время, чтобы не оставлять сменщику необработанные носики, выпрыгивающие в пластмассовый таз из станка-автомата. И много чего еще. И только после этого ты сможешь говорить здесь, как равный с равными. И думать о своем. Или не сможешь.
Шпок... Так, это последняя воронка в этой коробке. Закрываем коробку, бегом до штабеля и обратно, по пути хватая и открывая новую. Еще два движения – и на ней прилепленный скотчем ярлычок с фамилией. Эта процедура немного взбадривает. Так сказать, производственная гимнастика. А действительно, если посмотреть со стороны, нам же везет - люди тратят деньги и время на бодибилдинг, а мы все это в рабочее время делаем. Правда, у них силы прибывают, а у работяг почему-то уменьшаются. Видимо, тренеры у нас пожестче. Я попал недавно на сборы военные, там на соседних со мной койках лежат в казарме новый русский и парень с фирмы, делающей двери. Новый русский ругается по мобильнику, обещает кому-то снять по двадцать тысяч за каждый час в этой казарме. У него бизнес горит. А парень радуется отдыху. Говорит, обещали два через два, а выходит каждый день, и весь день загружать двери на фуры. Начал хиреть, а тут эти сборы, слава Богу. А я лежу, слушаю и понимаю их обоих. Я только не понимаю, что со всем этим делать.
Тсс... Щелк. Переходя к станку, бросаю взгляд на большие часы в конце цеха. Стрелка, похоже, тоже засыпает на ходу. Был такой физик Козырев, который доказывал, что время течет неравномерно. Что тут доказывать, это каждый рабочий по опыту знает. А кто сомневается, того надо отправить на ночной конвейер, пусть прочувствует. Другой великий физик Эйнштейн обращался к президенту США с предложением всех физиков-теоретиков сделать смотрителями маяков, чтобы совесть не мучила, а то получают деньги за любимое дело, а пользы практической не приносят. Вот и сбываются его мечты, все мои однокурсники за малым исключением пошли кто куда приносить практическую пользу. Ладно, хватит себя жалеть. Сам же знаешь, что привели тебя на физфак случай и родительская гордыня, и все эти мыслишки про великих от лукавого. Хорошо быть простым работягой, вот как наладчик Леша или незаметная трудолюбивая Валя. Люди с чистой совестью. Валя вообще из деревни, там ее родители с детства учили работать. А меня здесь Господь учит. Лучше поздно, чем никогда.
Шпок... Нет, все-таки мне не дожить до рассвета. Это совсем не высокопарно звучит сейчас. Когда-нибудь я просто тихо опущусь на пол, и меня не будет. Трое ребят с моего прежнего участка уже предстоят Богу, их прихватывало не на работе, конечно, но все мы догадываемся, что неспроста отказывают сердца у вполне еще молодых мужиков. Да ладно, дело не в этом. В конце концов можно вспомнить - сколько раз смерть обошла тебя стороной. Частью по своей трусости, частью по благодати Божией. Нехорошо верующему жалеть о себе.
Тсс... Щелк. Неутомимый электронно-механический гад, ты меня испытываешь на прочность. Как я понимаю луддитов, ломателей машин в средневековье. Они смотрели далеко в будущее. Господи, ну ведь бывает же и легкая смерть. Конечно, это для праведных людей. Но ведь я старался, хотя бы в последнее время. Мои смешные усилия ничего не дают, я знаю. Будь на моем месте святой, эти женщины пошли бы в церковь молиться. А я не смогу Тебе послужить, на меня глядеть невозможно без жалости, и только одно утешает, этим позором стирается в порошок моя гордыня.
Шпок... От Бога не уйдешь. Когда бывший уголовник, взятый о. Александром ради исправления в наш приход, совершил преступление и убежал, я внезапно встретился с ним на улице. Сказал ему тогда - Леша, случайностей не бывает, раз мы встретились, это Господь устроил. Лучше тебе отсидеть и остановиться, ведь погибнешь. А теперь мне надо сказать это себе самому. Видно, я неисправим, и эта концовка, так непохожая на героическую гибель за Христа, единственное, что Он мне может предложить.
Тсс... Щелк. Ну вот плакать уж точно нельзя. Слава Богу, сейчас никто ничего не увидит. Господи, прости мне эти слезы, слаб человек. Я ведь и раньше думал, что человек жив, пока он нужен Богу здесь. Сам не знаю, чего мне жаль. Все пути пройдены, все ошибки сделаны, странно ли, что Ты так решил...
Шпок... А плюну и не стану я вынимать эту воронку. Смотрю на стол перед собой, и мыслей нет. Словно и гула цеха нет, какая-то пауза внутренняя. И вдруг на столе, где неподвижно лежат пакеты, носики, инструменты, рождается какое-то движение. Я не могу сначала понять, что движется. Глаза не сразу фокусируются на маленьком объекте, который я принимал за носик. Я нагибаюсь, и вдруг от неожиданности сон слетает с меня, унося с собой все мысли и чувства, кроме странной, непонятного происхождения радости. На столе движет крыльями невесть откуда взявшаяся здесь... бабочка.
Пауза длится, и я завороженно смотрю на живое существо посреди этого механического ада. Есть моменты невербального восприятия жизни. Просто - обнаружена жизнь. Господи, какое счастье !
Я оборачиваюсь, зову Ирину, которая напротив вынимает кувшин из формы. Она не слышит.
Мимо проходит с коробками полусонная Света, я зову ее, но она тоже не слышит. А так хочется поделиться радостью.
Сейчас я выну воронку и подбегу к Ирине, пусть посмотрит на чудо. Я вынимаю воронку, закрываю дверь станка и бросаю воронку на стол. Перед тем, как пробежать до ириного станка, я снова бросаю взгляд на свое сокровище... и вижу стол с неподвижно лежащими пакетами, инструментами, носиками. Бабочки нет. Я осматриваю стол, заглядываю вниз, может быть, она упала - но ее нет нигде.
Тсс... Щелк. Да, жаль. Может быть, уползла под станок. Мне там ее не найти, просто не успею. А девчонкам нашим было бы в утешение.
Шпок... А странно все это. Даже не то, что бабочка появилась и исчезла - это не галлюцинация, я точно знаю, - странно то, что нет усталости, и совсем не хочется спать. Откуда что берется…
Господи, прости меня.
Что же ты усомнился, маловерный?
