Филип Андреев

Ночь

моему другу детства, Мирю

Это случилось в те годы, когда безбожные люди захватили Болгарию и решили превратить ее трудолюбивый, благочестивый народ в стадо нечестивцев и бездельников. Поэтому эти кровожадные правители запретили говорить о Боге и о святых вещах. Но не успели они угасить того, чего в человеке не погасить — жажду бессмертия и вечной правды. Вот что случилось однажды с моим другом детства.

Луна плыла по задумавшемуся ночному небосклону. Голуби кротко-кротко дремали в маленькой голубятне. Её для них сделал Мирчо на прошлой неделе. Спал и Мирчо, укутанный как кокон, на тёплой кровати. Спал, но сон его не был спокойным, как сон других детей.
Мирчо был непохож на них, молчаливый, особенный. Он играл мало с кем детей, поэтому часто над ним смеялись, били его и обзывали грубыми именами. Мирчо терпел, терпел, и потом начинал плакать и бежал к своей маме, которая едва успевала утешить своего мальчика.
Иногда Мирчо делался очень задумчивым. Стоит он, стоит, и вдруг спросит у своей мамы: «Мама, а кто мир сделал? Откуда взялись мы? Когда умрём, куда уходим?» Бывает, отец его не выдержит и гневно его побранит:
— Никто мира не сделал! Он есть испокон веков!... А ты, почему всё спрашиваешь, учёным будешь что ли?!
Ещё немного — и Мирчо получил бы взбучку. Хорошо, что мама Гина вступалась вовремя, и отец несколько смягчался. Бывало, однако, отец его погонится за ним по комнатам и где ни схватит его, там и захлещут дождём пощёчины.
— Ой! — сожмётся Мирчо в уголке комнаты, ожидая, чтобы буря прошла, а по щекам его струились жгучие, тяжёлые слёзы.
— Не бей его! Он же дитя! — робко старалась Гина умирить отца, и глаза её были переполнены мукой.
— Дитя, мол, да что болтает! Учёный!
— Может, и будет когда-нибудь учёным… — и надежда всколыхивала сердце неучёной Гины.
Мирчо же, с залитым слезами лицом слушал их, и в уме его поднимались всё новые и новые вопросы. Но он загонял их вглубь и старался не задавать их, даже забыть.
Однажды Мирчо вернулся из школы плачущим и напуганным.
— Тебя что, опять били? — обняла Гина своими ладонями его личико, поцеловала лоб своего дитяти и начала обтирать его щёки платочком.
— Се… се… годня — всхлипывал Мирчо.
— Успокойся, мой мальчик! Пройдёт! — пыталась утешить его мама Гина, хотя и ей самой захотелось заплакать. «Почему это дитя такое глупое? Нет ли у него кулаков, рассчитаться с ними? Почему оно такое — мирное да безответное!» — недоумевала простодушная женщина.
Гина подала дитяти стакан воды:
— Выпей-ка глоток водицы и когда пройдёт, ты мне всё расскажешь!
Мирчо послушно выпил немного прозрачной воды и оставил стакан на столе. В стакане мерцало золотое послеобеденное солнце. В комнате царила тишина. Откуда-то, издалёка, доносился звук радио — пели о мире, справедливости и светлом будущем…
Голос Мирчо прозвенел тихо, робко:
— Сегодня Стефана мне сказала, что в двухтысячном году будет конец мира, и все мы умрём! Мама, я ещё маленький, я не хочу умирать!
— и ясные детские глаза, с какой-то надеждой и доверием утонули в зрачках Гины, смущённых и растерянных.
— А ты её не слушай, эту твою Стефану, откуда ж ей знать?
— Она сказала, что в Библии так написано!
— Уж-то в Библии! — голос Гины, к удивлению ей самой, прозвучал резко и чуждо. И в своём желании его утешить и приласкать, она прибавила:
— Не верь ей! Ты ещё долго будешь жить и я верю, что ты будешь большим учёным, профессором, и мамочка Гина будет тобой гордиться, правда, мой мальчик?
— Да, мама… а …когда умрём, что дальше с нами будет?
Этот нежданный, страшный и отклоняемый вопрос смутил Гину, сразу охладил её материнскую гордость и она не могла промолвить ни слова.
Гина беспомощно отвела глаза от взора Мирчо, от которого прямо в её сердце проникала неразгаданная детская печаль. От этой печали её сердце делалось таким тяжёлым, таким несвоим. Гина надолго задержала свой взгляд на окне, в котором виднелось туловище старого Балкана, простертое на послеобеденном солнцепёке. Через мгновение солнце притаилось за пушистым облаком и небо потемнело. Деревья по пригоркам на той стороне закачались под напором холодного ветра. Чириканье ласточек под крышей смолкло, и со стороны их гнезда повеяло гнилым деревом и плесенью. И Гина наконец-то, волей-неволей, проронила:
— Ничего. Сгниём. Растворимся. Исчезнем… — и сама испугалась своих слов.
На неё глядели детские глаза, огромные от печали. В тот вечер Мирчо лёг спать раньше, чем обычно. Когда его отец возвратился домой утомлённый и спросил жену о ребёнке, она ответила только:
— Спит.
Спал Мирчо, да сон его детским не был.
Кошмары кружились в нём — ужасные и безобразные, исчезали и снова возвращались. Ему снилось, что он умер, что его нет. Вот, какие-то люди с чёрными пелеринами несут его в гробу из чёрного дерева. По их чёрным лицам исписано злорадство. В их чёрных глазах искрится злоба. Зубы на их ухмыляющихся лицах сверкают чёрными молниями. Каблуки их сапог зловеще цокают по холодной как лёд дороге, вымощенной булыжником. Его несут на кладбище. Всматривается Мирчо в своё лицо и кровь у него стынет — там, в его гробу, нет никого, там — только его одежда, а его, мёртвого, там нет, он весь сгнил, растворился. Он умер!
Мирчо проснулся от ужаса. Слёзы орошали его щёки.
Кошмар рассеялся. Ребёнок сел на своей кровати, находившейся у самого окна. Полная луна тревожно освещала старый Балкан. Её древний свет проникал сквозь стекло маленькой комнатки Мирчо. Где-то в ночи пролаяла собака. Потом воцарилась полная тишина.
Мирчо вздрогнул — было холодно. Он встал с кровати взять свою жилетку. Затем вернулся, сел на кроватки и облокотился на окно. Маленький средногорский городок спал. Вдалеке, бледный и грустный, блестел под луной крест церкви. Мирчо поднял свой взор к небу. В этот миг ночное светило закуталось в тёмное облако. Одинокое детское сердце вновь наполнилось страданием и боязнью. Древняя грусть сжала его в своих объятиях и не выпускала его. Мирчо закрыл глаза и зашептал себе: «Не хочу умереть! Не хочу стать ничем! Не хочу исчезнуть!» И опять слёзы полились ручьём по бледному лицу ребёнка.
Сколько он плакал, неизвестно, но неожиданно какой-то свет поласкал его прикрытые глаза. Неизведанный мир спустился в сердце Мирчо и от его скорби и страха не осталось и следа. Ребёнок ощущал, что какие-то огромные и тихие крылья словно раскрылись над ним. И ему чудилось, будто кто-то смотрит на него через окно…
Страшно, когда кто-то смотрит на тебя через окно твоей комнаты, особенно когда ты сам! Но — вот диво! — Мирчо не испытывал ни страха, ни беспокойства из-за этого чувства. «Сейчас открою глаза, погляжу и я на него!»
И Мирчо открыл свои покрасневшие от плача глаза и изумился. На него глядели два кротких да тихих ока! От них в его душу вливалось столько любви! От них ему становилось всё легче, всё надежнее. От этого светлого, чистого взора душа его таяла в неведомой сладости.
«А кто он?» — удивлялся Мирчо. Потом ему вспомнилось, что каждый день он видел Его черты, когда проходил мимо старой церкви, возвращаясь из школы домой. Человек, который на него глядел, был тот же самый, изображённый на церковной стене… Но никогда прежде Мирчо не видал его таким живым, таким исполненным любви. «А не знает ли Он, почему мы умираем? Завтра утром пойду спросить кто этот Человек. Непременно спрошу, если даже меня избиют! Узнаю, кто Его нарисовал и не знают ли, где Он живёт! А если и там мне ничего не скажут, то пойду по широкому свету и узнаю! Больше я ничего не боюсь!»
Яснолобая луна сказочно сияла на небе, и её лучи словно хотели преобразиться в слова, и зашептать мальчику о чём-то древнем, истинном и святом… Детское сердечко умилилось от этой картины. «Ах, как хочу жить вон там, наверху!»
Мирчо улыбнулся и закрыл глаза. В этот миг месяц снова скрылся за огромным облаком. Мирчо снова посмотрел на церковь. Там чернели только её очертания. Человек уже скрылся в ночи. Ребёнок сжал свой кулачок и подумал: «Завтра!...»

Через мгновение Мирчо спал мирно под тёплым одеялом. Была суббота. В его маленькой комнатке пахнуло сиренью да утром, а в кухне заботливая мамочка Гина уже приготавливала чай и резала хлеб для завтрака.
Домой        К рассказу "РАСЦВЕТШАЯ ВЕТОЧКА"
Сайт управляется системой uCoz



Сайт управляется системой uCoz