Ноне было или встарь,
Жил во стольном граде Царь.
Православного народа
Был он верный Государь.
Чтил священнический чин,
Все вокруг считались с ним,
Был в делах своих отчетен
Лишь пред Господом самим.
У него Иван-сынок —
Восемнадцатый годок.
О женитьбе ему думать
Выпадает самый срок.
Вот про это будет сказ,
Задержу надолго вас,
Не серчайте, что побаски
Приукрашены подчас.
Хороша царева хата — в сажень рублена палата,
Высоко стоит крыльцо. В зоревое утрецо
Вышел Царь-отец с Царицей, и благой своей десницей
Сына в путь благославил — во дорогу снарядил.
Собирал Иван с собой лук разрывчатый-тугой,
Куль железных сухарей, связь сушеных окуней,
Нож-кинжалище булатный, колонтарь из меди скатный,
Да икону древней школы: Мирликийского Николы.
Чудотворец зело чудный, помоги в дороге трудной!
Враз тут все перекрестились, златой церкви поклонились.
Мать тихонечко всплакнула, Имя божье помянула.
И покинул дом сынок на неведомый всем срок.
Не тяжелый труд ходить, легче сказы говорить.
Вышел он во чисто поле, попытать судьбину-долю.
Клал каленную стрелу на тугую тетиву.
Поглядел в лазурну высь — там два сокола неслись.
«Дай-ка счастья попытаю — в сера сокола стреляю».
Поднял вверх разрывчат лук, но послышалося вдруг:
— Не губи меня Иван, знаю я не мало стран
За горами, за лесами, за широкими морями.
Право чуден белый свет, но нигде прекрасней нет
Василицы-мастерицы, что у Змея во темнице.
Змей-похитчик деву ту выкрал в лонешнем году.
И поганое зверье домогается ее.
Был я возле той темницы, видел облик царь-девицы
Службу верно сослужу, и дорогу укажу.
Лук Царевич опустил: — Бог с тобой; — проговорил.
— Коли сокол мне открылся, значит жребий мой свершился.
Сокол по небу летит, Ваня по полю спешит.
Вот взбежали на курган, сокол молвил: Знай Иван,
Силу надо разуметь, змея так не одолеть.
Чтоб главы его отсечь, кладенечный нужен меч.
Где раскосая рябинка потайная есть тропинка,
Той тропой упрешься в лес, что не взвидишь и небес.
Кроны густо раздаются, корни в мхах ползут-плетутся.
То болотина, то кряж, где сидит коварный страж.
Он болотно мутит тесто, и укажет это место.
Только ты не торопись — водяного стерегись.
Торопью погубишь дело, коль полезешь неумело.
А добудешь чудо-меч, не моги тогда прилечь.
В царство Змея путь узнаешь, там и силу испытаешь.
Пусть избавится земля от поганого зверья.
Тут Иван с ним распростился, на тропинку становился.
В свой заоблачный удел сокол тут же улетел.
За овражиной степною лес раскинулся стеною,
Сыр-дремучий чудо-Бор — не окинет разом взор.
Словно древний богатырь он повел плечами вширь,
А косматы шелома воздвигал под облака.
То ли хвойная дружина, что никем не одолима,
Опочила станом здесь и заводит гулко песнь
В гуслях ветра-непогоды про былинные походы,
Что в дубовый тай-ларец скрыт заветный кладенец.
Наш Иван остановился, в пояс лесу поклонился:
— Гей, ты, Сыр-дремучий Бор, отвори мне свой затвор,
В зелен терем пропусти, потайные вскрой пути.
Во каких твоих глушицах меч неведомый таится?
Возмахнул кудрями Лес, и уста свои отверз:
— Не ошибся ли ты часом, — молвил кряжестым он басом.
— Много витязей лихих, пеших, конных-верховых
Кладенец сыскать пытались, только все не возвращались.
Видно крепко меч и щит от нечистых рук сокрыт.
Коль задумал ты худое, оком глядя на чужое,
Или хочешь ты как тать злато-серебро пытать,
Грады, веси, села грабить, суд кровавый в мире править —
Кладенец не обретешь, только смерть свою найдешь.
Время есть еще очнуться и обратно возвернуться.
Добрый молодец в ответ: — За душой худого нет.
Весть от сокола я слышал — лютый Змей на волю вышел.
Жгет он церкви и поля — содрогается земля.
Губит люд огнем геенским, пышет пламенем страшенским,
И берет себе в полон дев крестьянских и княжон.
Для того и меч ищу я, для того и путь держу я,
Дабы Змея погубить— отчий край оборонить.
— Встать за Русь — святое дело, ополчись на Змея смело,
Лишь тебе я услужу — тайный кладень укажу.
В глухомани есть поляна, кругом сосны-великаны,
Под одной сосной кондовой ключ струится родниковый.
Коль испьешь из той криницы, то услышишь по глушице
Шорох лиственных кустов, рык звериных голосов,
Гомон всей ватаги птичьей про животный их обычай,
Про лесные сказы-песни. Заночуй на этом месте.
Древний сказ уразумеешь и мечом тем завладеешь.
С ним же непробой ный щит, Ангел пусть тебя хранит.
На врага в степи раздольной налетишь как ястреб вольный.
Покрестясь, мечом махнешь — ему головы снесешь,
Царство змеево порушишь, люд полоненный отпустишь.
Супротив меча того устоять не мог никто.
Длань свою я подымаю — путь-дорогу открываю.
Лапник хвойный Лес поднял, средь стволов открыл прогал.
Ветви расплелись тугие, корни спрятались крутые.
И чуть слышимой стопой царский сын идет тропой.
Замуравилась дорожка, заколодилась немножко,
Так и кажется порой: крепь сомкнется пред тобой.
В нос ударил дух бодяжный, на грибных настоях влажный.
Под шатром нависших крон Полумрак со всех сторон.
Та дремучая застава Богом ставлена на славу,
Чтобы орды басурман Не губили христиан.
Защищает славный Бор Русь святую с давних пор.
Сколько времени прошло — знать не ведает никто.
Шел Царевич долобком, липняком, березничком,
То болотинка, то падь. День изволил вечерять.
Ясно солнышко с небес затворилось в темный лес.
Сень густая осмеркалась — ночь на землю надвигалась.
Тут и вынесло Ивана на былинную поляну.
Вот кондовых сосен строй, ключ с волшебною водой,
Мурава постелью льнет — Отдыхай-ка от забот.
Подостал Иван припас, все сжевал в единый раз,
Немудреный ужин свой ключевой запил водой.
В сон молитвы прочитал, Крестик свой поцеловал,
И как в царскую кровать лег на землю почивать.
Вот в небесное окошко звезд осыпалася крошка.
Велики творенья Божьи — свет зари померк на всхожье,
И раздумье вековое грезит в соснах про былое.
Ели грозны, многолики в дебрях вытянули пики.
Тишь отверзлась, лишь криница шепчет ласковой водицей.
Вдруг послышалось Ивану: глас раздался на поляне.
Голосок чудесный, тонкий, колокольчик будто звонкий.
— Что за напасть бесовская человека здесь пугает?
То душе моей не мило. С нами Бог и крестна сила.
Назови себя скорее, разрублю в куски злодея.
Сжал десницей рукояту своего ножа-булата.
А в ответ ему раздайся:
— Эй, царевич, не пугайся,
То волшебный родничок, серебристый быстерок.
Коль испил моей воды, будешь всюду слышать ты:
Всякой твари их язык, поднебесной птицы крик,
Шелестенье ветерка, лопотанье ручейка.
Не дивись, в лесной глушице всяки бродят небылицы.
Витязь-бор мне весть оставил, что тебя ко мне направил,
Да б открыть тебе тайницу, где чудесный меч хранится,
Есть про то оружье славне стародавнее преданье:
Семь веков тому назад с черных гор явился гад.
Всяк живот губил нещадно, адский дух горел в нем смрадно,
И такое зло творил — описать не хватит сил.
Собрался народ на вече, ходоки пошли далече,
И призвали миром все Илью Муромца себе.
А Илья то был хитер, с дуру на рожон не пер,
Хоть и лапотник-мужик, все же был не лыком шит.
Знал, чтоб ворога посечь, кладенечный нужен меч.
В том конце земного края есть кузница золотая.
Там глава Небесных сил свят-Архангел Михаил
Отковал оружья много, что в чертог благого Бога
Змей-губитель не проник. Грозный страж Архистратиг
Для святой Руси спасенье, он имеет помышленье,
И за помощью к нему все направили Илью.
Там в нехоженых пустынях, в неизвестных палестинах
Посещает богатырь Фиваидский монастырь.
И с горячею молитвой пред великой страшной битвой
Подле образа стоял и к Архангелу взывал:
— На кровавый поединок, как простой смиренный инок
Ниц паду перед тобой, Ты же меч свой боевой
Из сокровищницы чудной мне подаждь на подвиг трудный.
Трое дней не ел, не спал — на икону он взирал.
Вдруг небесный свод открылся, свет нездешний излучился,
И громам подобный глас возвестил:
— В нелегкий час
Я тебя благословляю, бранный меч с небес вручаю,
Смело выступи на бой, да пребудет Бог с тобой!
А вокруг на небоскате встали Ангельские рати,
И как, быстра молонья, засверкала их броня.
Родничок примолк немного, озарилась темь над логом,
И как искра от костра закатилась в тартара.
— Вот и он, Горыныч лютый, бродит огненною смутой,
И с добычею живой пропадает под землей.
В то бывалошнее время Муромец повывел змея,
Только злые силы тьмы с тем смириться не могли.
И опять летает нечисть, убивает и калечит.
Меч лежит в глуши лесной, жребий же свершился твой.
Там на лешевом болоте в запечатанной колоде,
Средь невылазных трясин, мхов и высохших осин
Камышом поросший остров, но дойти туда непросто.
Болотняник-водяной и кикимор жуткий рой
День и ночь вокруг плутают, погубить любого чают,
Тайны тропы стерегут, тины в чарусах плетут.
Многи в тех бездонных водьях упокой себе находят.
Я же в помощь дам клубок: он укажет долобок,
Ты с дороги не вертайся и в болотах не теряйся,
Хоть огонь кругом гори, ты же, знай себе, иди,
Лишь молитвой поминая чудотворца Николая.
Этот маленький клубец и укажет кладенец.
Злого ворога-злодея тем мечом и одолеешь.
Тут плеснулся родничок, моховой метнул клубок:
Клуб в еловую яругу покатился как по кругу.
— Ты, Иван, не торопись, почивать пока ложись.
Утром тот клубок встряхнется и обратно возвернется.
Растворись дремуча муть, и подай вам добрый путь.
Овидь неба над лесами озарилась будто пламя,
Верховые облака подрумянили бока.
Птичий хор в листве древесной боголепной грянул песней,
Славить — радовать рассвет и пречудный божий свет.
Солнца маковка златая, багрецом своим играя,
Показалась над леском и ладошкою-лучом
Ту поляну осветила, росы в травах заискрила,
Растворила полумрак, очервонила сосняк.
Добрый молодец проснулся, богатырски потянулся,
В роднике омыл свой лик, берестой утерся в миг.
Тут совет ему открылся, птичий голос прояснился:
«Отродясь таких затей, как выводит соловей,
Словно певчий в Божьем храме сладкогласыми устами
Славу вышнему Царю в благодатную зарю.
И жемчужная травинка или малая хвоинка,
Зверь рыскучий-лесовой, шмель летучий-луговой
На заутрени своей льют восторженный елей,
Славят вышнего Творца — нам единого Отца».
Тут царевич умилился, как на образ покрестился:
«Бог дарует новый день, Отче, даждь нам хлеб и сень,
И прости нам долги наши — все грехи за день вчерашний.
Дай нам силы всех прощать, гордость буйную смирять.
И свою благую Волю мне яви в лесной юдоли.
От меня бесов отринь.... Не остави мя. Аминь!»
Так Иван, шепча, молился, в дальний путь благословился,
Моховой позвал клубок, и стопы направил в лог.
Снова дебри да канабры, поневоле даже храбрый
Остановит дерзкий шаг. То ль в валежнике лешак
Метки ложные кидает — в чащу пешего сбивает.
Но Иван, храним от бед, лишь спешит клубочку в след.
Обернулся лес еланкой — земляничной самобранкой,
Просветлел подлесок в брезь.
Да чего б еще поесть?
Подастал царевич стрелы, лук натягивал умело:
«Свеж-когтист медвежий след, будет что нам на обед».
Буреломником берложным, шагом скрытным, осторожным
Шел Иван медведю в след — тот своих не ведал бед,
В мураве густой валялся, да черникой окормлялся,
На ловца и зверь бежит — жизнь на волоске висит.
Спроязычился медведь:
— Пользу многую иметь
Будешь ты, коль лук опустишь и меня живым отпустишь.
Хоть не златом-серебром, отплачу тебе добром.
— Знай, душа моя незлая, и черникою питаясь,
С голодухи не помрем. Ну ступай себе с добром.
Зверь Ивану поклонился и чащобу удалился,
А царевич в свой черед за клубочком вновь идет.
Нет лесным просторам края, то тропинкою плутая,
То по гущам напрямик, где колдует лесовик,
Вдоль завербленной речушки, вдоль прогалины-опушки.
Вдруг трясины позевота — вот и лешево болото.
Прыг на кочечку клубок:
«Не теряйся, мол дружок,
Тут в бездонных бадаранах на текучих плавнях пьяных
Сгинуть можно не за грош и к себе не призовешь
Ни подмоги, ни прислуги — богатырские потуги.
За хвостом моим следи, зорко под ноги гляди».
Заурлыкал хор лягуший, развернул кубышник уши,
Тина невод свой плетет: встанешь — ногу засосет.
И в молитвах уповая на святого Николая,
Он по чарусам крадется, почва зыбкая трясется,
На болотный глуходрем камыши со всех сторон.
Место больно гибловато. Вдруг холмина торовата
Высит горб свой перед ним, да березок легкий тын.
Тут на твердую землицу царский сын, устав, садится.
Дай, мол, дух переведу, ключевой воды найду.
Обсушусь, коль солнце греет, коль лучами нас лелеет
На полянку в тот же миг вышел согбенный старик.
Весь седой как клочья снега, древней дланью посох держит,
Бородища до колен, сам в подрясник облачен.
— Далека ль твоя дорога, и скажи мне ради Бога,
Как в болота ты попал? — древний старец вопрошал.
— Не ищу я серебра, самоцветного добра,
Меч мне нужен кладенечный, огневой, остроконечный,
Да бы змея победить, край родной освободить.
Змеем Русь полонена — стонет русская страна.
Если ведаешь отец, укажи, где кладенец.
-Тайны ведаю большие про затворы-кладовые,
Коли смел, ступай за мной заповедною тропой.
Старец тут же повернулся, посошком травы коснулся,
Стала возле ног видна потаенная тропа.
Ваня в миг за ним собрался: «Вот и меч мне в руки дался»,
И тропинкою во след по болоту он идет.
Вдруг тропинка исчезает, ряска зев свой разевает.
И сквозь гиблое окно тянет Ванюшку на дно.
Дикий хохот тут раздался — старец бесом оказался,
Тем лукавым водяным, и потаял словно дым.
А Иван едва держался, в топь тихонько погружался,
Только кочечку схватил — еле дух переводил.
«Провела лихая нечисть, упреждали ведь давече
Соколок и родничок, кто оружие стерег.
Не послушался совета, не видать мне бела света.
Зыбко манит глубота, нет ни гроба, ни Креста».
Тут и сказ б мой оборвался, тут и стих бы мой прервался,
Только слышит еще Бог грешных всех своих рабов.
Там далече, в царском граде, на иконы с грустью глядя,
В тихой церкви домовой со своей дневной мольбой
Мать-царица предстояла, словно сердцем осязала,
Что не прост сыновий путь, что до гибели чуть-чуть.
Оттого дела все встали и цветы в саду завяли.
И лампадка сколько раз потухала в поздний час.
Ведь гласит недаром притча: материнская молитва
И со дна спасет морского и из рова огневого,
И от скрежета булата, и от демонского смрада.
Где бы чадо не было — слово Божье помогло.
Высоко над облаками, над дремучими лесами,
Через просини распыл вещий сокол воспарил.
Зорким оком озирая окоем лесного края,
В гиблом топком бочаге он царевича узре:
«Гей, совсем уж дело худо, затянуло, значит, друга.
Надо, видимо, немедля на подмогу звать медведя».
И, стрелой пронзая высь, он несется камнем вниз.
В боровины он спускался, где Топтыгин обитался.
«На ловца и зверь бежит, — он медведю говорит,
Там на лешевом болоте в топь царевич наш уходит.
Помяни добром добро, торопись спасти его».
Со всех лап медведь несется, сухостойник аж трясется,
На звериный чуткий нюх: по болотам ух да ух,
Обходя слепые чаны, да лихие бадараны.
Мигом жердочку сломал, да царевичу подал.
За нее Иван схватился и на суше очутился.
Тут медведь недалече, сокол на его плече:
— Упреждали мы про это, да ослушался совета,
И клубок ты потерял, да и сам чуть не пропал.
— Испытай любого духа, не прельстил бы кривдой слуха,
Крестным знаменьем крестись, а иначе берегись,
Обведет тебя лукавый, посшибет с дороги правой.
А сейчас не искушайся, в крепь лесную ворочайся.
Там узнаешь, как те быть, как чудесный меч добыть.
Над медвежьим логовищем Соловей-разбойник свищет,
Или чудится то мне, иль рассоха на сосне
Расшумелась к непогодью на брусничные угодья,
Окривев на левый глаз в полуночный дикий час.
Впрочем медленно иль споро сказ ведем под сенью бора.
Небо разом отемнело, где-то глухо прогремело,
Тучи кликнула гроза, огневая полоса
Выси надвое пронзила. Стали мерить свои силы
Сосняков кондовый строй словно ратуют с грозой.
Богатырской сбруей бьются, кроны взветренные вьются.
Пики сучьев наклоня, встала хвойная броня.
Расплясалась непогода — распотешилась немного.
Но и бор не лыком шит — твердо держит медный щит.
Под разлапистой пихтою на совет собрались трое.
Сокол молвил: «На ночь глядя, с этим делом нам не сладить,
Нечисть там еще сильней. Утро ночи мудреней.
У медведя заночуешь, на рассвете меч добудешь,
А пока что отдохни, ангел сон твой охрани».
Не пышна зверина келья — царской не чета постели.
Косолапый встал в дозор на окрестный чудо-бор.
Непроглядною овчиной встал туман над боровиной.
Лишь забрезжила заря — будит зверь богатыря:
— Встань — не мешкай, за мечем мы тебя уж отведем.
Топей черных не пугайся и с дороги не сбивайся,
Сокол кликнул сквозь туман. Дрему сгнал с очей Иван,
Тропарем вооружился и Крестом оборонился.
И в болото за медведем удалец без страха лезет.
Уж такие страхованья — не опишут и преданья,
Испытать им довелось. Только солнце занялось,
Влажны мороки разгнало, на пол неба запылало.
Нечисть сгинула как дым. Над болотьем низовым,
Как шелом, курган былинный поднялся грядою длинной.
Там во мхе, обхватов в пять, дуб-колодину видать.
Словно кремень это древо, что хранит лесное чрево -
Сокровенные века. Чья могучая рука
Дело ратное свершила, меч в колоду опустила,
И захлопнулася кладь под пудовую печать.
Здесь они остановились, в край восточный поклонились:
Гей, хранитель — таиный страж, нас оружием уважь!
Рявкнул гром с небесной кручи, острой молнией летучей
Дуб-колоду обожгло и на двое рассекло.
Кладенечный меч открылся, сталь-булатом заискрился,
И как солнышко-ярило всех в округе ослепило.
Только сокол в этот час не сомкнул соловых глаз.
Вновь волшебная поляна, снова сосны великаны,
Вновь криницы чудо-водь, не оставил нас Господь.
«Меч добыт, и слава Богу, а теперь пора в дорогу.
В царство змея путь узнаешь, кладенец там испытаешь,
Не одной потехи для — просит русская земля.
Ну а нам пора расстаться, может больше не встречаться.
У Всевышнего в деснице грешный наш живот храниться».
Тут родник вострепыхнулся, водяной струей плеснулся -
У Ивана под ногой вновь клубочек моховой.
Стягловицей из-за плеч весит он огромный меч,
Непробойный щит в руке, Спаса лик на образке.
«Верны други прощевайте, лихом мя не поминайте».
И сквозь лес клубку вдогон побежал в припрыжку он.
Бор волнуется-шумит, Ваня, знай себе, бежит.
Знает маленький клубочек где болотце, ручеечек,
Где каршовник-ветровал, где еланочка-прогал,
Чтоб царевич наш, бегуще, не пропал бы в самой гуще.
На щеке небесной рьяно рдеют алые румяны
От зари вечеровой.
«Да пора бы на покой».
Лишь про это он помыслил — на полянку тот час вышел.
Глянь, хором высоких ряд, в прорезь ставни, палисад,
Рябью мазаны ворота, словно в гости ждут кого-то.
«Вот и я, незванный гость, не объем людей небось.
Хоть татарина я хуже, вдруг дадут ночлег и ужин».
Громко в дверь он постучал — лай собачий зазвучал,
Шум шагов, засов снимают, дверь тихонько отпирают.
Глянул Ваня, обомлел, весь бы век стоял-глядел:
С красотою неземною дева с русою косою,
Сок вишневый на устах, родниковый плеск в глазах,
Щеки в яблоневом зное, грудь (а впрочем я не скрою,
Что от Бога не дано мне побасничать про то,
Лишь лесные окоемы моему стиху знакомы,
О девичьей красоте прочитаете везде,
Мне же дальше торопиться — дело мастера боится).
Онемел сперва царевич: верить взору иль не верить,
Но девица не ждала, разговор свой завела:
«В гости с милостью вас просим, редко путников здесь носит,
Рады каждого принять, весть какую ли узнать».
Дверь дубову открывает, в терем Ваню приглашает.
«Не дремать же мне в лесу, дай-ка, — думает, — зайду».
Лишь во двор он оступился, троеперстием крестился,
Что за напасть, в тот же час теремок пропал из глаз.
Стан девичий изменился и в старуху превратился,
Той коварною каргой, что зовут Бабой Ягой.
Там, где были палисады, колья встали для ограды.
Вместо пса цепного — волк, он в ощур зубами щелк.
А на кольях, жуть взбирает, черепа глазища пялят.
Не советую вам братцы на ночь с ведьмой повстречаться.
Свою помощь нам подай, чудотворче Николай.
Но царевич, тверда хватка, был неробкого десятка.
Хвать рукой за кладенец — взвился огненный венец,
Сталью лезвие сверкнуло, ведьму с волком отшвырнуло,
А изба на курьих лапах аж подпрыгнула со страха.
— Ах ты, старая чертовка, лихоедка и плутовка,
Шутки вздумала шутить, в чары Ваню заманить,
Щас мечом перекрещу, мигом всю укорочу!
Волк матерый, как щенок, взвыл и жалобно умолк.
Ведьма взрыд запричитала, Ване под ноги упала:
— Одним глазом я ветха, да и ухом то глуха.
Обозналась я Ванюшка, не губи же ты старушку,
Кладенечный спрячь булат. Я ж сготовлю в аккурат
Для тебя ночлег и ужин: сбитень клюквенный остужен,
Уж поспели пироги с легкой бабкиной руки,
Борть с пахучей медовицей, квас с брусничною кислицей,
До отвала ешь сынок, и еще добавлю в прок.
Если есть нужда для Вани, мы в котле устроим баню,
Да полешек смоляных, чтобы шел пожарче дых.
Тут царевич усмехнулся, не разделся, не разулся.
— Может знатного я роду, да без броду, что лезть в воду,
Хоть не гоже нам мирянам, православным христианам
Брать у нечисти постой, да пребудет Бог со мной.
Посещу Ягу старушку, навещу ее избушку.
Коль шутить начнешь со мной, то ответишь головой.
А Ягинишна божилась, клялась, чуть ли не крестилась -
В агнчью шкуру лезет волк, да царевич ведал толк
Бабаешкиным прибаскам, разговорам, ласкам, сказкам.
Помолясь, вошел в избу — темнотища, как в гробу.
Чья то тень зашевелилась, вдруг лучина засветилась:
Кот, вскочив на сенный паз, искры выметнул из глаз.
— Пустишь ли к себе Ивана, — у печного атамана
Вопрошает тут Яга, — знала старая карга
На печи почетно место — гостю важному не тесно.
Словно филин уркнул кот — на постой добро дает.
Кладь сундучная открылась, скатерть бранная явилась.
В долонь ведьма зычно бьет и не весть от коль берет
Пироги, горшок пузатый, жбан с медовой саламатой.
Ягод полный туесок, осетра копченный бок.
Самобранка чудит видно, что за царский стол не стыдно
Ставить лакомства-еду. У избушки на виду,
Испуская тонкий пар, появился самовар.
Тут за стол пора садится, кот в подлавочье таится,
Шерсть чернее дымных саж.
Прочитавши «Отче наш»,
Стал искать Иван божницу — на иконы поклониться,
Да запамятовал он, в чей пожаловал притон.
Плюнул на пол он с досады — сел с котом на лавку рядом.
Честно вал скажу друзья, с ними рядом сел бы я.
Долго, коротко ли дело — ночка на земь прилетела,
Зорних звезд зажегся свод, волк лесной дозор несет.
Впрочем без того дозора вряд ли сыщешь в мире вора,
Чтоб пожаловал сюда. Златоносная руда,
Самоцветные каменья, дорогие украшенья
Не заманят никого в глухоманное кубло.
Только я, влекомый духом — древним сказочным прислухом,
Иногда бываю здесь, и несу вам, братья, весть,
Что не сгинул край былинный, певчий, сказочный, наивный,
Что младенчески чиста та народная струна,
Что желает дивных песен, и тлетворен ей и тесен
Мира суетного храм. В кущи летошним векам
Нас бояновы сказанья — стародавние преданья
Унесут за краткий миг. Кто умом своим постиг
Тот источник вдохновенья — сердца вещего прозренья,
Задержись еще на час: продолжаю свой рассказ.
Скатерть Ваню угощает, а Яга то вопрошает:
— На какого супостата меч каленого булата
Во трясине ты добыл, водяной, что было сил,
Кладень этот денно, ночно охраняет уж бессрочно
Чуть ли не пол тыщи лет. Многих там погинул след
На русалочьих полянах, во опасных бадаранах.
Видно Бог тебя послал. А царевич отвечал:
— Тать змеиная явилась, нагло мощью похвалилась:
Веси, грады поглощу, храмы все на дым спущу,
Чтобы не было житья и церковного петья
Православным христианам. С тем змеищем окаянным
Ратоборствовать иду — злую силу изведу.
Кладенец огнем блеснул, кот в запечье прошмыгнул.
Лезо молнией обвито, словно жаждет скорой битвы.
А Иван, хоть брюхом сыт, все на стол еще гляди
— Ведать-ведаю, Ванюша, бабку старую послушай.
Хоть Горыныч черту брат, хоть и вхож к луканьке в ад,
Хоть дорога в его царство сплошь в невиданных мытарствах,
Знают все пути и броды чудо-лапти самоходы
Сами знают где бежать, через лес ли, через падь,
Потому что лапти эти помнят все пути на свете.
Ты старушку пощадил и живот мой сохранил,
Лапоточков дивных пару, хоть изношену и стару
Завтра утром отыщу и тебе тот дар вручу.
Стоит только их обуть, прошептать заветный путь,
Не успеешь даже охнуть и ногой своей притопнуть,
В тот же миг пребудешь там, где захочешь быть ты сам.
Русь ли нерусь, Царь ли град, нет стопе твоей преград.
Вдруг лучина потускнела, копоть в чан с водой слетела,
Пламя, как веретено, встрепетало.
— Вот оно, чудо-юдище летает, дань разбойную взбирает.
Даже в ступе в час ночной не рискую под луной
Я теперь летать в чащобу, да гляжу на небо в оба,
Да б не встретить асмодея — трехголового злодея.
Коли меч сумел добыть — змея сможешь истребить.
Тут царевич промолчал, впредь загадывать не стал.
Человек лишь полагает, Бог всегда располагает.
Утро ночи мудреней. На лежанке котофей
Песню позднюю мурлычет — на постой Ивана кличет.
Он встает из-за стола, а еда как уплыла,
Вместе с скатертью пропала, словно вовсе не бывала.
А Иван благодарить, что нашлось поесть-попить.
Над печной литой заслонкой ставит древнюю иконку,
Сон Ивана охраняй чудотворче Николай!
Чуть забрезжило на всхожье, влез глухарь на огорожье,
Петухом побудку спел — лес ветвями зашумел...
Тут избушка встрепенулась, ликом к солнцу повернулась.
Печь заслонкою гремит, Ваня непробудно спит.
Знать намаялся родимый. Из квашни духмяный, блинный
Запах в горенке витал — резво наш царевич встал.
Подивился он как ловко сковородница— плутовка
Без подмоги, без тепла жар-оладушки пекла.
Тут в подполье лаз открылся — кот с поклажею явился,
И оставил у подков пару старых лапотков.
Неприметные нисколько, малость лыко стерто только.
— А смогу ли я отсель в них за три девять земель
В миг единый очутиться, можно ль в чуде усомниться?
Дума Ванюшку грызет, глянь, Яга в избу идет.
— Ты ни в чем не сумневайся, в лапоточки обувайся,
Меч с иконой не забудь, Бог пошлет пригожий путь.
Вышел Ваня на подворье, вдоль поляны глухоборье,
Снял царевич сапоги, да оставил у Яги.
Лапоточные тесемки завязал на две сторонки.
Меч, колчан, разрывчат лук, опоясался вокруг,
Да оладушек в дорогу Бабяга дает немного.
Низко Ваня поклонился, мол, объелся и опился,
И за щедрый твой постой я в долгу перед тобой.
Тут Иван шепнул в ладошку сокровенную дорожку -
Лапти вскачь скорей туда, знать не ведаю куда.
Гей, лесные океаны, гей, вы горы-великаны,
Гей, ты туча-шеломок, грозовицы дальний бок.
Гей, ты радуга-десница на лазурной колеснице,
Гей, ты чудный божий свет, ни конца, ни края нет.
В ширь просторы раздавались, реки малые терялись,
Степь для вольного кони, как полянка для меня,
Холмовые боровины, как зеленые щетины,
Как озерышки моря. Светом маковым заря
Свод небесный окропила, выси солнечны раскрыла.
Знать Ягинишна не врет, Ваню как стрелу несет
Богатырскими прыжками, семиверстными шагами.
В мрачный край теней и скал, где луч солнца не блистал,
Ни травинки, ни цветочка, ни древесного росточка,
Голый камень лишь да лед, где пещерский змей живет.
Тут царевич наш привстал, лапоточкам роздых дал:
— Погляжу о ту пору в чью попали мы нору?
Видит мрачное ущелье, моховые ожерелья,
Вход-провалище в скале, смрадный дух по всей земле,
Кости, ребра, черепа — чья злодейская тропа
На кровавый пир влекла их, погубила и сжила их.
Но безмолвие в ответ, да цепями вбит скелет
В дикий камень у скалы, ведь никто до той поры
Не ушел живым отсюда — всех сжирало чудо-юдо.
Щит царевич в руку взял, кладенечный меч достал:
— Ну, поганое зверье, мы посмотрим кто кого!
Так на вражию злосилость сердце грозно возьярилось.
Шаг в подземное жилье — плотный мрак объял его.
Вот он видит недалече: пламя синее трепещет,
Подземелье высит свод, мрачный замок там встает.
Подошел к вратам железным, их разбил мечем волшебным,
В них вошел, и в тот же час он услышал чей то глас.
В тесной клети, словно птица, узник брошенный таится
И Ивану говорит:
— Змей вот-вот уж прилетит,
Из его норы спасайся и назад не возвращайся.
— Ты ль, та дева Василица, что у змея во темнице? -
Воспросил ее Иван,
— Хоть и я сюда не зван,
Но за лютые разбои, за насилье огневое
Перед змеем я в долгу и вдвойне ему верну.
Отвечает тут девица:
— Я и есть та Василица,
Почитай уж целый год замуж змей меня зовет,
Потому я во темнице уж которую седмицу,
Только лучше лечь костьми, чем, то иго понести.
Вмиг за меч царевич взялся — черный замок закачался,
Дымом все заволокло, цепи рухнули на дно,
И железную хорому разбросало как солому.
Из норы на белый свет оба вышли следом в след.
Глянь, ветра поднялись злые, взвились токи вихревые,
Сотряснулася земля, и пещерская змея
Перед ними очутилась, надсмеялась, поглумилась:
— Эй, куда тебе Иван, или может быть ты пьян,
Чтоб за меч за ратный браться и в бою со мной тягаться.
Ус едва лишь отпустил и на битву поспешил.
Не видать тебе житья и церковного петья,
Хошь силком тебя сглотаю, хошь на части разбросаю.
— Эй, поганое зверье, мы посмотрим кто кого,
Не на брань идя, хвалися, а кто с брани возвратися.
И Егорию святому прочитав тропарь ведому,
Меч на ворога поднял, щит червленый заблистал.
Змей же выздыбил выи, поднял головы свои.
Чешуей блеснул медяной, когти сдвинул окаянный.
Он одною головой плещет полымя струей,
А из хайлища другого искры сыпет на любого,
Ну а третья его пасть дымом валит просто страсть.
Хочет Ваню сжечь-спалити, хвостом на смерть ушибити,
Позасыпати искрой, ядовитой пеленой.
И сошлись они на битву.
Дочитав свою молитву,
Был Иван не лыком шит — поднял непробойный щит,
И ударил что есть мочи змею в дьявольские очи.
Дрогнула земля сыра, всколебалися моря,
Порассыпалися в прах камни в черных пропастях.
Голова одна лежала, еле пламя изрыгала.
Тут царевич подскочил — змея в темя уязвил.
И осталась у того голова одна всего.
Змей тогда остановился, пред царевичем взмолился:
— Пощади меня Иван, прыгну в море-окиян,
Спрячусь, скроюсь под землею, никакой другой нуждою
Русь во век не посещу, для тебя я отыщу
Сребро-злато в подземельях, во смарагдовых каменьях
Будешь царствовать всегда. Все народы, города
Ниц падут перед тобою. Ты владыко над землею.
Во твоей деснице крепа — никому не одолеть
Богатырские замахи.
— Больно льстив ты стал во страхе, —
отвечал ему Иван. -
Не введешь меня в обман.
Волк и тот раз в год линяет, да обычай не меняет.
И мечом, что было сил, правый суд свой совершил.
Твердь земля тут отворила, змея мигом поглотила.
Среди гор и диких скал луч лазурный заблистал.
Небо ласково открылось, облаками заструилось.
Кто был змеем умервщлен, попадя в его полон,
Тут же целы-живы встали, честь царевичу отдали.
Он же, меч свой опустя, к Василице подойдя,
Молвил речи ей такие:
— Обходя леса глухие,
Оплывая сто морей, посетив сто королей,
Были дивны королевы, но такой красивой девы
Не встречал в судьбе своей, будь же суженной моей.
Гул-веселье в стольном граде. На младых царица глядя,
Подает им образок и выводит на порог.
Их Царь батюшка встречает, под венец благословляет.
Зычно бьют колокола, а златые купола,
Ярким солнышком блестят. Все и стар, и млад
Спешат на соборную на площадь, царский поезд видеть хочат.
Сам глава митрополит службу служит и велит:
Позажечь свечей пудовых, подастать кадильниц новых,
Святцы древние открыть, все лампады затеплить,
Чтоб наследника престола повенчать. Да пир веселый
На все царство закатить, браны скатерти стелить,
На столы белодубовы браги выставить медовы,
И потешить люд честной песней, пляскою какой.
Пригласить певцов пригожих, гусельщиков перехожих,
Дабы славили оне Бога в горней вышине.
И Царя с его Царицей, кем крещенный мир хранится,
И невесту с женихом, кто прослыл богатырем.
Колонтарь — короткая кольчуга
Полымя — пламя
Глушица — глухое место
Кондовый — крепкий, высокий
Криница — родник
Заколодилась — завалена деревьями
Крепь — чаща
Долобок — тропинка
Всхожье — место восхода или заката солнца
Быстерок — быстрая струя воды
Молонья — молния
Чарусы — трясина, топи
Яруга — глубокий овраг
Овидь, окоем — горизонт
Елань (-ка) — поляна
Бадаран — опасное окно в болоте
Бочаг — омут, водяная яма
Рассоха — раздвоенный ствол дерева
Морок — туман
Стягловица — заплечная веревка
Каршовник — коряжник, бурелом
Ощур — оскал
Долонь (длань) — ладонь
Кубло — гнездо
Лезо — лезвие
Выя — шея.
На главную