 Мой
дедушка был пастухом. Летом, когда кончались занятия в школе, я жила
у него. Зимовье у него находилось почти у горного хребта, в небольшом
ущелье старого родного Балкана. Однажды, мирным вечером, желтые первоцветы сияли в тихом свете заката. Из лощинки доносился густой аромат акации. Усталый ветер гулял в густой листве. В горном воздухе жужжали запоздалые пчелы. Балкан чуть затаенно дышал под тенями кремово-белых последних облаков, спешащих спрятаться за холмами. Над темнеющими хребтами реял сокол. Со стороны извилистой дороги доносился звон медных колокольчиков. Овцы целый день щипали росную травку и теперь, усталые, возвращаются домой. Я пустилась открывать ворота… Ночь уже постелила себе темное одеяло и готовилась к сладким снам. Я двинулась к загону, где находилась приземистая пастушья хижина. Хотела было открыть дверь, и вижу — в углу покачивается паутина. Нежная, вышитая заботливо, умело и очень терпеливо. Тонкая, как шелк, серебряная, как парча, изящная, как кружево. Рассерженная, что паук как раз на моей двери протянул свое жилище, я скрутила ее и убрала оттуда. Но, к моему удивлению, на следующее утро паутина снова висела на прежнем месте, серебрилась в хрустальных лучах утренней зари, еще тоньше и еще прекраснее – с деликатными и ровными изгибами, словно это была работа умелых пальцев терпеливой и искусной вязальщицы. С сожалением я сняла ее, скомкала и бросила по ветру. Однако на следующее утро она опять была там! Мне стало неловко и совестно. Бедный паучок, наверное, всю ночь бился, чтобы соткать свое кружево, а я, грубиянка, одним махом смела ее, и весь его труд уничтожила. Так жалко стало мне, что я поискала паука, чтобы попросить прощения за зло, которое дважды сотворила. Вот он, затаенный в темном углу, в щели стены! — Прости меня, бедный паучок! Я больше не буду! А он молчит, делает вид, что не понимает. — Прости меня, обещаю, что если ты простишь меня, я больше не буду разорять твою паутину! Его черные глазки смотрят на меня и не мигают. — Разве ты не простишь меня?! Тогда, на тебе! И опять пушистое вязанье уносится ветром. Однако терпеливый и трудолюбивый паук опять меня пристыдил – на следующее утро его шелковая паутина снова была протянута у двери горенки и робко покачивалась от дуновения утреннего ветерка. Только тогда я поняла мудрость паука. Несмотря на все зло, которое я сделала ему, он ни разу не возроптал, не отчаялся и не сказал себе: «Ой, ничего не получится, лучше бросить это дело!» Нет. Наученный своим Создателем, он терпеливо трудился с ранней зари до поздней ночи, работал скромно, молчаливо и сосредоточено. Не перечил, не жаловался и не боялся труда. Поэтому и работа у него спорилась. С тех пор я начала уважать его. И не только его! Я вглядывалась в муравьев, вспоминая мудрые слова Соломона: «Иди к муравью, ленивый, посмотри на его работу и будь мудр!» Я смотрела, как пчелы перелетают с цветка на цветок и пьют сладкий нектар, как собирают его в соты и делают из него ароматный лесной мед. Смотрела, как дятел, этот врач леса, стучит по коре деревьев и чистит их от гусениц и других вредных букашек. И постепенно перед моими детскими глазами открывалась дивная Божья премудрость, описанная в книге сотворенного Им мира живыми, трогательными буквами. Вторник, 5 декабря, 1995 |
