На главную страницу
Преодоление земного притяжения.
Протоиерей Николай Агафонов.
Выйдя из дверей барака, Вика, опасливо оглянувшись по сторонам и убедившись, что во дворе никого нет, облегченно вздохнула. «Может, мне пойти на свою остановку, а не шлепать вкруголя?» - подумала она.
- Это ты куда в такую рань собралась? - услышала Вика голос соседки Екатерины Матвеевны, и сердце ее затрепетало, как у пойманного кошкой воробышка.
- Да так, погулять…, - пролепетала девочка.
- Погулять? - удивленно протянула Екатерина Матвеевна, оценивая взглядом новое ситцевое платье в горошек, недавно сшитое Вике. - Да ты, прямо как на бал, вырядилась, только кто сейчас в шесть утра, да еще в воскресенье, твои наряды увидит? Разве петухи безымянские, они-то уж, поди, встали.
Довольная своей шуткой, она направилась к общественному туалету, волоча огромные калоши, надетые на босу ногу, похохатывая на ходу:
- Ну надо же, погулять. Мать ненормальная, и дочка в нее пошла. Вот семейка, недаром, видать, Виктор от них сбежал.
Вика вначале было перевела дух от испуга, но, расслышав последние слова тети Кати, чуть не расплакалась от обиды.
Виктор - это ее отец, которого она очень любила, да и сейчас любит не меньше, хотя он ушел к другой тете. Как было хорошо раньше! Жили они дружно, весело. В бараке у них - большая уютная комната. Здесь же, на Безымянке, она родилась в победном сорок пятом году, да еще 9 Мая. Папа назвал ее Викторией, что в переводе означает Победа. С дочерью у папы были особые отношения: она в нем души не чаяла, а он ее баловал, что несколько сердило маму, которая в делах воспитания была непримиримой к любым отступлениям от правил. Дом мама содержала в строгом христианском благочестии. Неукоснительно соблюдались все посты и обычаи, усвоенные ею от своих родителей, крепкой крестьянской семьи из-под Пензы. Когда отец делал матери предложение, она поставила ему непременное условие, чтобы Бога чтить и Законы Его блюсти. Папа не возражал, даже иногда сам с ними в церковь ходил. Под Пасху, раз в год, обязательно причащался. Потом что-то в их семейных отношениях дало трещину. Мама объясняла Вике это тем, что лукавый восстал на семью, позавидовав христианскому житию. И, естественно, говорила мама, ударил нечистый в самое слабое место - в отца. Стал его через начальство восхвалять как лучшего работника авиационного завода, передовика производства. Наградили отца грамотой и бесплатной путевкой в санаторий. Там, в санатории, искуситель рода человеческого подсунул папе женщину-соблазнительницу, сгубившую его душу. Вика помнит день расставания с отцом. Он пришел пьяный, когда они читали вечерние молитвы перед сном. Зашел в комнату, дыхнув винным перегаром, и уселся на стул у стола, как был в одежде и обуви. Видя, что на него не реагируют, отец, громко хмыкнув, произнес с издевкой:
- Что, с Богом беседуете, а со мной разговаривать не желаете?
Мама, спокойно отложив молитвослов, решительно повернулась к отцу:
- А ты для храбрости поддал, чтобы признаться, что к этой блуднице ходишь? Так об этом уже весь сборочный цех знает, если не весь завод. Вот и иди к ней жить, а в мой дом нечего грязь носить! - и она указала на чемодан с его вещами.
Папа, вначале стушевавшись от этих слов, взялся было за ручку чемодана, но вдруг, бросив его, закричал:
- А мне надоело, каждый день только и слышишь: «Господи, помилуй, Господи, помилуй...». Устроили тут богадельню, понимаешь ли. Человек сам своей судьбы хозяин! Человек, между прочим, звучит гордо!
- Напился, несешь разную чушь, - перебила его мама, - на митингах своих это будешь говорить, а сейчас - скатертью дорога к своей потаскухе.
- Не смей так говорить об этой женщине! - закричал яростно отец и кинулся на маму с кулаками.
Тут Вика решительно встала между мамой и отцом. Наткнувшись на взгляд дочери, он застыл на месте, увидев в нем одновременно и страх, и горький упрек. Опустив кулаки, отец, как бы оправдываясь перед ней, пробормотал:
- А чего она так людей оскорбляет, никакая она не потаскуха, обыкновенная женщина.
- А как же ее назвать, если она чужих мужей уводит? - в сердцах выкрикнула мама.
- Я сам ухожу, - как-то обреченно сказал отец и, взяв чемодан, направился к двери. Уже в дверях он обернулся: - Прости, доченька, своего папу.
Вика дернулась было к отцу, но мать решительно удержала ее за плечо. Как только дверь захлопнулась, мать упала на кровать и зарыдала. Она проплакала всю ночь, а утром после прочтения молитв сказала:
- Все, доченька, теперь знай: папа погиб. У тебя нет отца, а у меня нет мужа, но Бог милостив, проживем одни. О нем надо забыть.
Вика молча обняла ее, детское сердце подсказывало, что маме очень тяжело и нужна ее поддержка. Хотя ей самой было не легче: она никак не могла примириться с мыслью, что у нее нет больше отца.
...Глядя вслед уходящей соседке и предаваясь своим горестным воспоминаниям, Вика уже не помышляла идти на свою остановку. Пошла обычным маршрутом: через несколько кварталов Безымянки к Кировскому проспекту, чтобы там сесть на автобус. Эту нехитрую конспирацию она проделывала каждое воскресенье, направляясь на службу в Покровский собор. В свои тринадцать лет Вика прекрасно понимала, что пока о ее вере не знают окружающие, и особенно в школе, жизнь будет протекать относительно спокойно, как у всех. Но как только ее вера перестанет быть тайной, жизнь превратится в сплошной кошмар. Поэтому как могла, так и сохраняла свою тайну, ощущая себя кем-то вроде партизанской связной в тылу врага. В автобусе она внимательно оглядела пассажиров, нет ли знакомых. Когда случалось встретить в автобусе знакомых, она выходила за две остановки до собора и шла туда пешком переулками. На этот раз все было спокойно. Придя в собор и купив свечей, она подала записочку о здравии, в которой, кроме мамы и себя, первым в списке написала погибшего Виктора. Регистратор ее поправила:
- Доченька, у тебя, наверное, записочка об упокоении, а ты пишешь: «О здравии».
- Почему? - удивилась Вика.
- Так вот Виктор этот на войне, наверное, погиб, тогда надо писать: «...убиенного воина Виктора».
- Нет, тетя, он жив, это мой папа, он только в Бога перестал верить и из семьи ушел.
- Да, действительно, гибнет человек, - вздохнула регистратор, - пиши лучше «заблудшего Виктора» и молись, доченька, Божией Матери «Взыскание погибших». Твои-то чистые молитвы скоро дойдут.
От свечного ящика Вика отошла радостно-взволнованная. Вот оно, простое решение, как же она сама не догадалась! Она всегда во время службы стояла недалеко от амвона с левой стороны, как раз напротив особо чтимой в Самаре иконы Божией Матери «Взыскание погибших». Но никогда в голову ей не приходило задуматься о названии иконы. Теперь это название звучало, как обворожительная музыка: «Взыскание погибших». Вот кто может взыскать погибшего папу. Да, именно Она, именуемая «Взыскание погибших». Всю Божественную литургию Вика не сводила умоляющего взора с образа Божией Матери.
Со службы домой Вика вернулась в приподнятом настроении. Весна в этом году ранняя, следующее воскресенье - Вербное, а там Пасха. Она поставила на плиту разогревать суп и тихонько запела: «Христос Воскресе из мертвых..., - но тут же спохватилась, прикрыв рукой рот, - что это я делаю? Идет Великий пост».
Мама на заводе работала по скользящему графику, и в это воскресенье как раз была ее смена. Вика в ожидании ее прихода уселась с ногами на кровать, взяв учебник географии.
Скрипнула дверь, в комнату ввалился папа. Вика сразу определила - выпивший.
- Здравствуй, доченька, а мама на работе? Это хорошо, я с тобой пришел повидаться, соскучился.
- Проходи, папа, я сейчас тебя супом накормлю, - приход отца, несмотря на то, что он был пьяный, все равно обрадовал Вику.
- Небось, постный суп?
- А как же, пап, твой любимый, с грибами. Помнишь, мы их в прошлом году собирали?
- Да, прошлый год был хороший, грибной. Ну давай суп.
Немного поев, он отложил ложку.
- Что-то без ста граммов не идет, дочка.
- Папа, ты же раньше не пил! - с упреком сказала Вика.
- Ну, не пил, а сейчас хочется. Я ведь, дочка, проталет... прота, - ему никак не удавалось выговорить слово «пролетариат», и он махнул рукой, - ну, словом, мы из рабочих. У меня и отец был рабочий, и дед был рабочий - целая династия. Отец мой на Путиловском работал еще при царизме, тридцать рублей получал, а между прочим, корова тогда пять рублей стоила. Шесть коров получал, вот так! Рабочий класс, дочка, - это же движущая сила революции. Это мама твоя из кулацкой семьи, они собственники, вот за Бога и держатся. А нам, протале… протале.., ну, словом, нам, рабочим, нечего терять, кроме своих цепей, мы должны за Советскую власть держаться, а она Бога не признает. Так что ты плохо о папе не думай, у нас с мамой идиотические, тьфу ты, то есть я хотел сказать - идеологические расхождения.
Он снова придвинул к себе суп и замолчал, в раздумье помешивая ложкой в тарелке. Потом снова заговорил:
- Я ведь, доченька, маму твою за геройство полюбил.
- Какое это, папа? - удивилась Вика.
- А вот так. Сорок второй год, наши отступают по всем фронтам. Фашисты к Волге у Сталинграда выходят. А у нас - приказ товарища Сталина эвакуировать авиационный завод из Воронежа в тыл, сюда, в Куйбышев. Демонтируем мы завод, оборудование грузим в эшелоны, а тут немецкие бомбардировщики налетели - такое началось! Ну, меня осколком и ранило. Лежу, кровью истекаю, думаю, конец пришел. А мама твоя под бомбами ползет ко мне. Перевязала рану да меня, бугая, до медпункта на себе, маленькая, худенькая, но все же доволокла, не бросила.
Отец рассказывает, а Вика видит, как по его щекам текут слезы. Никогда она не видела, как отец плачет. Сама тоже зарыдала, кинулась к нему на шею:
- Папа, папочка, а ты вернись, пожалуйста, мама простит.
- Нет, доченька, я твою маму знаю, крепче кремня она. Не простит… Да и я тут, потому что выпил, а так - бесполезно.
Отец встал и тяжелой походкой направился к двери.
- Папа, я за тебя молиться буду Божией Матери «Взыскание погибших».
Отец обернулся и долго смотрел на дочь, а она - на него.
- Молись, доченька, если Бог есть, я думаю, Он твою молитву услышит.
...Подошел долгожданный день Святой Пасхи. Перед тем как пойти на ночную службу, мама с Викой тщательно подготовились. На Пасху подходы к собору перекрывались нарядами милиции и комсомольскими дружинами, чтобы не пропускать в храм молодежь и детей.
В прошлую Пасху Вику развернули назад, не пропустив в собор, но в этом году они решили пойти на маленькую хитрость. План был прост. Недалеко от собора в одном из глухих дворов Вика переоделась. На ноги надела старые боты, поверх своего нарядного платья - старый мамин халат и большой темный платок, надвинув его глубоко на глаза. Она сгорбилась и под руку с мамой благополучно прошла в собор через все кордоны милиции и патрулей. В соборе, радуясь, что сумела обвести вокруг пальца богопротивников, Вика скинула халат и платок и переобулась в туфли. Когда закончилось это преображение из старушки в девочку-школьницу, она подняла глаза, и душа ее прямо похолодела от страха. С наглой ухмылкой на нее глядел Игорь Белохвостов, ученик 10 «Б» класса их школы. На рукаве его красовалась повязка, означающая, что он - в комсомольском патруле.
- Так-так, - сказал он, - тебе, Серова, надо в школьной самодеятельности участвовать, прямо актриса. Я, правда, тебя еще у входа заприметил. Не хочу школу нашу позорить, а то сейчас бы уже доложил куда надо.
Пасхальная радость была омрачена. Но когда по всему храму зазвучало многоголосое «Христос Воскресе», Вика забыла на время свои беды и вся ушла в искрометное и светоносное Пасхальное богослужение.
В понедельник Вику вызвали к завучу по воспитательной работе Зинаиде Никифоровне.
- Ну, - строго сказала завуч, пронзая взглядом потупившуюся Вику, - рассказывай, Серова, что ты делала в церкви ночью.
- Была на службе, - чуть слышно произнесла Вика.
- Громче! Я не слышу! - властно потребовала Зинаида Никифоровна.
- Была на службе, - повторила Вика.
- И что ты там делала на службе?
- Молилась Богу.
- Ах, она молилась, - всплеснула руками завуч, - она, советская школьница, молилась Богу, вы только подумайте! Ты что же, веришь в Бога? Отвечай, что ты молчишь?!
- Да, верую.
Тут Зинаида Никифоровна, не выдержав, выскочила из-за стола, подбежала к Вике, схватила ее за плечи и стала трясти, приговаривая:
- Тогда скажи мне, где твой Бог? Ну, где Бог?
«Господи, помоги мне! Господи, помоги!» - повторяла про себя Вика.
И вдруг какая-то сила подбросила ее голову вверх, она прямо посмотрела на Зинаиду Никифоровну и, чуть не заплакав, произнесла:
- Он сейчас здесь.
- Где - здесь? - опешив от такого ответа, воскликнула завуч, невольно озираясь кругом. - Я никого не вижу, кроме нас с тобой. Да хватит нести всякую чушь! Иди пока, будем разбираться с твоими родителями.
Выйдя от завуча, Вика увидела только что вывешенную в коридоре стенгазету, на которой была изображена карикатура: Вика с клюшкой в руках идет в храм, с шеи ее свешивается больших размеров крест, который своей тяжестью пригибает ее к земле, а внизу подписаны стихи:
Серова Вика, как старуха,
Ходит в церковь по ночам,
У нее одна наука -
Как бы угодить попам.
Ей не строить самолеты,
Не пахать ей целины,
У нее свои заботы -
Помогать врагам страны.
Церковь - враг Страны Советов,
Это ясно всем давно.
Попов, буржуев и кадетов
Победим мы все равно.
Бей по старым предрассудкам,
Комсомолец удалой,
Прибауткам, песням, шуткам
Сердце ты свое открой.
Как Серову повстречаешь,
То с презреньем отвернись.
Бога нет, ты это знаешь,
С ним бороться поклянись!
Вика с замиранием сердца прочла стихотворение: все-таки первые стихи, посвященные ей. Потом задумалась: «Как они собираются бороться с Богом, если верят, что Его нет? Можно ли бороться с тем, чего нет?»
Вечером Вика все поведала маме. Та, вздохнув, сказала:
- Значит, нам такой крест Господь дает, будем нести, доченька. Господь милостив, поможет.
На следующий день к ним пришла комиссия от родительского комитета. Вика как раз учила уроки. Члены комиссии, войдя в комнату, сразу же уставились на передний угол, весь увешанный иконами и лампадами. Перед иконами на столике лежала раскрытая Псалтырь.
Возглавлявшая комиссию расфуфыренная дама из районо, вся напомаженная и благоухающая духами «Красная Москва», брезгливо поморщившись, произнесла:
- Все ясно, товарищи, религиозный дурман здесь прямо витает в воздухе, мне аж дурно делается. Ребенка надо спасать! Будем настаивать на лишении материнских прав. В школе надо собирать расширенный педсовет, и пусть разбирает дело и дает рекомендации.
Члены комиссии молча закивали головами и вышли из комнаты. Вика горько расплакалась. Мама, узнав о случившемся, обняла девочку:
- Не бойся, дочка: не в силе Бог, а в правде - поверь мне. Были времена и намного тяжелее. Вот я тебе расскажу свою историю, когда я была почти такой же, как ты.
Мне было 14 лет, когда пришли нас раскулачивать. А уж какие из нас кулаки? Коровушка да теленок, три козы, несколько курочек - вот все наше богатство. А детишек нас девять человек у родителей. Отец в колхоз не вступал, так и жили единоличным хозяйством. Это очень сердило начальство. Еще отец в церкви нашей священнику помогал, читал на клиросе. Как церковь пришли закрывать, батюшку забрали и увезли, а с ним и нашего отца. Больше-то мы его не видели. Без отца мы, конечно, бедствовать стали. Теленочка зарезали. Потом козочек продали. Одна коровушка-кормилица осталась. Но в колхоз все равно не вступали. Пришли из сельсовета и за нашей кормилицей. Мама как раз её доила, а рядом ребятишки голодные с кружками стоят, ждут. Когда коровушку стали отвязывать, мама говорит: «Дайте, люди добрые, додоить, детей покормить». Подошел их главный да как пнет сапожищем подойник с молоком и кричит: «Советская власть сама их накормит!»
До сих пор у меня перед глазами, доченька, тот подойник с молоком, как летит он вверх тормашками, а молочко плещется в воздухе и дождичком на навоз опадает. Детишек по детским домам разослали, а нас с мамой в Сибирь отправили. Привезли в глушь, там такие же, как мы, бедолаги - мужики да бабы. Землянок понаделали. Питания - никакого. Кору с деревьев варим. Мама моя расхворалась, подзывает меня и говорит: «Беги, доченька, отсюда, зачем нам с тобой вместе погибать». Я отвечаю: «Как же, мама, я тебя оставлю?» «Ничего, - говорит мама, - кругом люди хорошие, а ты беги. И в церкви меня помянешь по-христиански, да и у самой когда-нибудь детки будут. Я с небушка буду на вас глядеть, радоваться». Я, конечно, ни в какую. Но мама на следующий день померла.
Похоронили мы ее и сговорились с одной девушкой, постарше меня года на три, бежать. Через тайгу к железной дороге два дня добирались, еще день - вдоль дороги. Дошли до станции, сели в поезд. Едем, радуемся, да только рано мы радовались. Смотрим, идет патруль военный, документы проверяет. Побежали мы с подругой в другой вагон, и они следом идут. Никуда от них не деться. Решили прыгать с поезда на ходу. Подруга моя первая спрыгнула. Страшно мне стало, но еще страшнее в их руки угодить. Перекрестилась я и сиганула под откос. Славу Богу, живы остались, только ободрались все в кровь. Стали подорожник да разные травы лечебные прикладывать. Поплакали-поплакали да дальше пошли. Хорошо еще, что следующая станция была недалеко, только три дня шли, травами и ягодами питались. Пришли на полустанок да постучали на свой страх и риск в крайнюю, самую бедную избу. Славу Богу, там сердобольная старушка оказалась. Она нас отмыла, накормила и спать уложила. Кое-какие вещички у нас были, эта старушка их продала да на те деньги билеты купила.
Едем мы в поезде и сами дрожим от страха: а ну как снова патруль? Не успели подумать, действительно, идут. Выбежали мы в тамбур. Я говорю: «Прыгать больше не буду, пусть хоть расстреливают». Подруга тогда предложила в туалете спрятаться. Зашли мы в туалет, закрылись и давай молиться: Богу, Божией Матери, Николе Чудотворцу. Слышим, выходят они в наш тамбур. Старший кричит: «Мы - в следующий вагон, а ты, Колосов, проверь туалет». Ну все, думаем, попались. Постучал он в дверь, мы молимся, не открываем. Тогда он своим ключом открыл дверь. Стоит перед нами солдатик, худенький такой, совсем молоденький паренек, весь в веснушках. Мы стоим на коленях, прямо на загаженном полу, крестимся и плачем. Посмотрел он на нас, молча покачал головой, потом вдруг как бы украдкой перекрестился, захлопнул дверь и кричит: «Здесь никого нет, товарищ командир».
Дальше мы благополучно до Воронежа добрались. У той девушки там родственники жили, они помогли мне документы справить и на авиационный завод пристроили работать. Так что, доченька, хоть на их стороне и сила, но Бог все равно сильнее, давай молиться, и Господь, если Ему угодно будет, обратит их судилище к правде Своей.
После маминого рассказа у Вики на душе как бы спокойнее стало. Но, когда подошло время заседания педсовета, ее снова охватил страх. Классная руководительница Клавдия Феофановна предупредила Вику, что сегодня будут разбирать на педсовете ее поведение, и чтобы она недалеко от учительской ждала. Вика стояла, ожидая, когда ее позовут, ни жива ни мертва. В щель приоткрытой двери она увидела сидящих за столом учителей и ту даму из районо, что приходила к ним домой. Но самое страшное, возглавлял педсовет директор школы Петр Аркадьевич Жаринов, которого побаивались не только ученики, но даже и учителя. Когда он шел по коридору школы, то умолкали самые хулиганистые ребята. Во время войны Петр Аркадьевич служил в разведывательном батальоне. В битве на Курской дуге лишился левой руки. Вернувшись домой, окончил педагогический и стал директором школы. Когда Вика увидела его, восседающего в учительской, мужество окончательно покинуло ее. Она потихоньку попятилась, а потом припустилась во всю прыть в свой класс. Взяв портфель, направилась было к выходу, но навстречу ей уже шла Клавдия Феофановна.
- Вика, куда же ты подевалась? Тебя ждут в учительской.
- Я туда, Клавдия Феофановна, не пойду, я боюсь, - и Вика заплакала.
- Ну вот, - озадачилась Клавдия Феофановна, - что же мне с тобой делать?
Она подошла и стала гладить Вику по голове:
- Думаешь, мне туда хочется идти? Но надо, понимаешь? Надо. Я же буду с тобой, - Вика с недоверием посмотрела на Клавдию Феофановну, все еще всхлипывая. - У меня, Вика, тоже душа противится идти туда. Но деваться некуда. Да я уверена, Петр Аркадьевич хоть и строг, но справедлив, не позволит он тебя обидеть напрасно.
Когда Вика с классной руководительницей зашли в учительскую, там горячо ораторствовала дама из районо:
- Мало, что ли, товарищи, нам потрепали нервы эти религиозные фанатики два года назад, когда у них какая-то Зоя стояла? Теперь вот наших учащихся завлекают в церковь, так сказать, уводят от строительства коммунизма. С этим надо решительно бороться. Нельзя давать родителям коверкать души наших детей религиозным дурманом.
Директор при этих словах как-то поморщился и бесцеремонно перебил даму:
- У Вас, я вижу, все по этому вопросу? Тогда садитесь.
Дама замолкла и, обиженно поджав губу, села.
- Теперь попросим, товарищи, выступить классного руководителя Серовой. Что Вы можете сказать по этому вопросу?
Клавдия Феофановна встала:
- У меня лично к Серовой никаких претензий нет. Поведение хорошее, в учебе также наблюдаются успехи.
- А скажите нам, мать Серовой ходит на родительские собрания?
- Да, товарищ директор, ходит, в дневнике расписывается, постоянно проявляет интерес к учебе дочери.
- Спасибо, Клавдия Феофановна, садитесь. Ну, все ясно, товарищи, у школы к Серовой никаких претензий нет ни с какой стороны, а то, что она в церковь ходит, так это их личное семейное дело. Законом это не запрещено, - он повернулся к даме из районо. - А вот касательно коверканья душ детей, так и меня мама в детстве в церковь водила и молитвы заставляла учить. А потом нам эти молитвы ох как пригодились на Курской дуге! Представьте себе, перед этим страшнейшим сражением Великой Отечественной все молились, от генерала до рядового. Сражение выиграли и немца до Берлина гнали. Сам я коммунист, а вот мать моя до сих пор в церковь ходит. Что же мне, от матери своей отказываться прикажете? - последние слова Петр Аркадьевич произнес жестко и встал, показывая этим, что педсовет окончен.
Домой из школы Вика не шла, а просто радостно летела. Весеннее солнышко припекало по-летнему. Ей хотелось с кем-то поделиться своей радостью. «Мама на работе сейчас, вот бы папа пришел, было бы здорово!»- подумала она.
Около барака на скамейке сидела соседка Екатерина Матвеевна и лузгала жареные семечки.
- Здравствуйте, тетя Катя! - радостно приветствовала ее Вика.
- Чему ты радуешься? - буркнула Екатерина Матвеевна.- Отец твой в больнице.
- Как - в больнице? - растерялась Вика.
- Да так, в цеху у них авария, вот его чем-то и пришибло.
- В какой больнице, тетя Катя?
- Вроде в Пироговке. Господи, да что это с тобой, белее молока стала! Да не убивайся ты так, он же все равно вас бросил.
- Он мой папа! - вскрикнула Вика, и слезы брызнули из ее глаз. Она развернулась и побежала к автобусной остановке.
В больнице ее к отцу не пустили, сказали, что он в реанимации, а туда нельзя. Вика все равно никуда не уходила, осталась сидеть в приемной. Вышла медсестра, стала уговаривать ее идти домой и прийти завтра, потому что сейчас папе будут делать операцию. Узнав об операции, Вика побежала в храм и всю вечернюю службу простояла на коленях перед иконой «Взыскание погибших», молясь Богородице об отце.
Придя домой, Вика не могла сесть за уроки, все казалось таким неважным, по сравнению с тем, что сейчас происходит с отцом. Еле дождалась с дежурства маму.
- Нельзя так убиваться, доченька, - стала та утешать Вику, - без воли Божией ничего не происходит. Это отцу твоему наказание от Бога за его великий грех.
- Мамочка, ну как ты можешь так сейчас говорить, ведь папе плохо, потому мы должны быть рядом.
- Он сам нас бросил, променял на эту женщину, значит, у него нет теперь семьи.
- Мамочка, пойдем завтра к папе в больницу, ну, пожалуйста, он увидит тебя и обрадуется, скорее будет выздоравливать.
- Ты иди, дочка, а я не пойду.
- Ну почему, мама? Мы же христиане, должны прощать.
- Мне обидно, дочка, но я все равно могу простить. Но если я приду туда, в больницу, и «эта» его тоже придет, что мне тогда прикажешь делать? Нет, я сказала: хочешь идти - иди одна.
На следующий день Вику пропустили к отцу. Тот лежал весь забинтованный, под капельницей, то ли спал, то ли был в каком-то забытье. Вика молча сидела около отца, поглаживая его руку, лежащую поверх одеяла, и читала про себя все молитвы, которые знала наизусть. Она сидела до тех пор, пока медсестра не вывела ее, сказав, что время для посещения больных закончилось. На другой день Вике повезло. Отец очнулся после операции и хотя ему было тяжело разговаривать, он все же прошептал:
- Пришла, доченька, а папа вот какой у тебя.
- Ты поправишься, папа, я ведь за тебя молюсь.
Они долго молча смотрели друг на друга, как бы разговаривая глазами, и им было все понятно.
На четвертый день с Викой захотел поговорить лечащий врач.
- Ты - его дочка, а где жена или другие родственники?
- Мама сейчас не может, - слукавила Вика, - а кроме нас, у папы никого нет.
Вику обрадовала догадка, что та женщина, к которой папа ушел, тоже не ходит к нему.
- Ну так вот, слушай, - продолжал врач, - черепно-мозговая травма заживет, и все прочие переломы срастутся, но на одной ноге началась гангрена, придется ногу отрезать, и дай Бог, чтобы на этом все закончилось.
- Как же папа без ноги? - растерялась Вика.
- Ну, тут уж ничего не поделаешь: или ногу, или целиком в гроб. Главное - это чтобы гангрена дальше не пошла.
Когда Вика пришла на следующий день, одеяло бугрилось только над одной ступней. Отец лежал, устремив взгляд в потолок, даже не поздоровался с дочерью.
- Папа, как ты сейчас себя чувствуешь?
Отец перевел свой тоскливый взгляд с потолка на дочь.
- Я ведь, доченька, из рабочих, как же я теперь без ноги, кому я нужен?
- Как это - кому? Мне ты нужен, маме нужен.
- Маме? Где же она? Нет, доченька, калеки никому не нужны.
- Зачем ты так говоришь, папа? А если бы с мамой что случилось или со мной, мы тоже были тебе не нужны?
- Ну что ты говоришь, доченька, типун тебе на язык!
Через день врач сказал:
- Все-таки гангрена пошла дальше, придется второй раз, уже выше колена, резать. Готовьтесь к операции, будем надеяться, что она - последняя.
У Вики все от этих слов похолодело.
Когда врач ушел, отец обреченно сказал:
- Вот видишь, дочка, через кровать от меня лежал больной, тоже резали, резали, а сегодня в морг снесли. Страшно помирать, когда тебе тридцать восемь лет.
Лежащий рядом с ним пожилой мужчина, расслышав слова отца, пробурчал:
- А что, думаешь, в семьдесят восемь лет не страшно помирать? Всегда страшно, сколько ни проживи. Вон нас власть учит, что ничего после смерти нет. Что жил, что не жил - все равно. И для чего тогда жил, если все равно помер?
Вика, наклонившись к отцу, зашептала:
- Папа, папочка, милый, я не хочу, чтобы ты умирал. Тебя надо пособоровать и причастить.
- Эх, дочка, - тоже зашептал отец, - разве это поможет? Думаю, что нет, природу не обманешь. Но раз уж помирать, то хотелось бы с Богом все равно примириться, покаяться в своих грехах. А то как там будет, не знаю.
- Правильно, папочка, правильно, молодец! Я тебе батюшку приведу, - и, чмокнув отца в небритую щеку, она выбежала из палаты.
Вика пошла к заведующему отделением и попросила разрешения привести священника. Тот замахал руками:
- Что ты! Не положено! Ты что же, девочка, хочешь, чтобы я работы лишился?
Когда Вика стала продолжать упрашивать, он рассердился и просто выставил ее за дверь. Вика пошла по больничному коридору, вся заливаясь слезами.
- Что-то случилось, родненькая? - остановила ее пожилая медсестра.
Вика все рассказала.
- Ну вот что, не плачь и не горюй, здесь, в больнице, тоже немало верующих работает. Я тебе все устрою во славу Божию. Иди в собор и спроси отца Димитрия. Еще не каждый священник сюда пойдет, они ведь тоже рискуют. Скажи ему, Нина Семеновна тебя прислала из Пироговки. Придете ближе к ночи, я дежурю. Буду ждать вас в одиннадцать часов у входа.
Вечером Вика с отцом Димитрием, уже пожилым священником, стояли у входа в хирургический корпус. Нина Семеновна, открыв им двери и взяв благословение у отца Димитрия, осторожно повела коридорами, предварительно накинув на них белые халаты. Отец Димитрий в больницу пришел в костюме с галстуком, а ряса лежала в сумке. В белом халате, с небольшой бородкой, он был похож на профессора медицины. Папу из палаты Нина Семеновна заблаговременно перевезла в перевязочную. Впустив туда отца Димитрия, она закрыла дверь перевязочной на ключ. Затем вручила Вике ведро и тряпку со шваброй:
- Ну, дочка, чтобы легче было тебе ждать, мой коридор, да почище. Бог труды любит.
Через час Нина Семеновна открыла перевязочную. Оттуда вышел уставший отец Димитрий. Вика, заглянув, увидела отца. Лоб и щеки его лоснились от масла после соборования, но глаза были спокойные и ясные, смотрящие как бы внутрь себя. Заметив Вику, он ей улыбнулся. Вика, подбежав, поцеловала отца и шепнула:
- Поздравляю тебя с соборованием и причастием. Вот увидишь, все будет хорошо.
Через неделю после операции врач радостно сообщил:
- Идет на поправку, через месяц получишь своего папу.
Вика сидела возле отца счастливая, отец тоже улыбался, они строили планы на летние каникулы. Неожиданно отец дернулся вперед и прямо весь просиял. Вика обернулась и увидела в дверях палаты маму с авоськой в руке. Мама прошла к кровати, поставила авоську на тумбочку:
- Ну, здравствуй, муж.
- Здравствуй, жена. Поцелуемся, что ли? - после короткой паузы добавил он.
- Давай поцелуемся да буду тебя домашними пирожками откармливать, а то вон исхудал как без меня.
Поцеловав отца, мать сразу склонилась над авоськой и долго там копошилась, но Вика заметила, что она это делает, чтобы украдкой вытереть слезы.
Самара - Волгоград,
февраль 2003 г.